В «Историческом Вестнике» герцог Г.Н. Лейхтенбергский поместил интересную заметку «У гроба Царя».
В числе нескольких гвардейских офицеров он был назначен нести караул при гробе скончавшегося Александра III во время следования тела из Ливадии в Петербург в октябре 1894 г.
«В одном вагоне с нами ехал отец Иоанн Кронштадтский. Когда случалось ночью проходить по коридору, и он не молился у гроба почившего Императора, то его обыкновенно можно было встретить стоящим у окна и смотрящим в уходящую даль, на небо, на звезды.
Какая-то особенно вдохновенная, тихая, но вместе с тем ясная грусть светилась в глазах этого необыкновенного человека! Простой в обращении и скромно одетый, он мало подходил к парадной обстановке официальных панихид, да на них редко и показывался, приходя молиться, когда никто не видел, кроме небольшого ночного дежурства».
Герцог рассказывает дальше, какое сильное впечатление производила на всех сопровождавших гроб одна случайная панихида на станции Поныри Орловской губернии.
«Как сейчас помню: получается телеграмма, что население местечка Поныри просит разрешения отслужить панихиду при проходе поезда. Остановка эта не была предусмотрена и приходилась среди ночи. Послали ответ, что поезд не будет останавливаться. На следующей станции опять телеграмма: убедительно просят остановить поезд и отслужить панихиду. В конце концов разрешение было дано, и поезд остановился на станции Поныри часов в пять утра (а может быть и в четыре, - точно не помню). Мне пришлась очередь быть дежурным часовым в это время, и вот почему я был очевидец.
Отодвинулись двери вагона, и в него ворвалась предрассветная холодная мгла дождливого октябрьского утра, вместо обычных расшитых золотом и блещущих галунами мундиров, пришедшая издалека серая толпа простых бедных крестьян, стоящих на коленях в лужах воды; ни одной форменной фуражки, кроме разве полицейского урядника; вместо духовенства в парчовых ризах и драгоценных митрах скромный, серый, как и всё окружающее, деревенский священник с развивающимися по ветру космами седых волос и такой же скромный дьячок.
Прерывающимся от волнения голосом читает священник слова молитв; таким же голосом отвечает ему дьячок; к концу панихиды голос священника начинает дрожать и прерываться плачем и всхлипываниями, а стоящая на коленях толпа в один голос громко рыдает под дождем и ветром, задувавшим грошовые восковые свечи. На словах вечной памяти голос священника совершенно срывается в неудержимый плач… Двери вагона задвигаются, и поезд плавно уносит на север бренные останки Того, с кем так очевидно и искренно был связан оставшийся позади на коленях серый православный народ, слезами неподдельного горя провожавший своего любимого Царя.
У присутствовавших в вагоне при этой сцене поголовно у всех глаза были полны слез, и они унесли навсегда какое-то отрадное воспоминание о чистом, никакими условностями не связанном чувстве, проявленном обитателями Понырей и свидетельствующем, что для этих безхитростных душ «единение Царя и народа» было не отвлеченной теорией, не звуком пустым, а глубокой, искренней и естественной необходимостью.»
Герцог замечает, что эта панихида дождливым и холодным утром на случайной станции запала ему в душу гораздо сильнее, чем вся сложная официальная церемония Царских похорон.